Эвакуатор - Страница 18

— Ты что, видишь его похожим на маршала Жукова?

— Нет, конечно, Боже упаси. Я думаю, он такой… капитан Тушин.

— Но тогда над ним должен быть еще кто-то?

— Обязательно. Вот такой, который этим рисуется… математикам… Суперкомпьютер, черный метеорит, башня в пустыне. Я всегда понимала, что есть человеческий Бог — и Бог всего остального, и к человеческому нельзя приставать с претензиями за все остальное. Если что-то терпит — значит, руки не дошли. С такими бойцами — какие вообще вопросы?

— А брат давно уехал?

— Пять лет. Три года назад родителей забрал. Очень успешный, я не удивлюсь, если он Нобелевку получит. Мишка в принципе очень приличный человек. Я просто никогда не могла с ним разговаривать. Слушай, а у вас верят во что-нибудь?

— Да у нас почти все, как у вас. В этом смысле точно.

— И как по-вашему Бог? Тоже тридцать три слога?

— Нет. У нас несколько слов на самом деле.

— В смысле? Отец, сын и дух святой?

— Нет, немножко не так.

— А как? Язычество?

— Тоже нет. Ну, это трудно объяснить… В принципе почти как у вас — троеипостасность. Только у вас отец, сын и дух, а у нас отец, мать и дитя.

— Слушай, как интересно.

— Ну да… это точней, кажется… Есть Бог, который делает. Так называемый Кракатук — в честь его наши вулкан у вас назвали.

— И еще орех.

— Ну да, потом орех… Богу действий поклоняются люди действий. Есть Бог, который думает, но не вмешивается. То есть у него как бы отдельно разум и чувства. Иногда берет верх одно, иногда другое. Это женская сущность, она успокаивает, проливает жир на волны, удерживает от резких движений.

— А называется как? Каракатица?

— Не кощунствуй, она называется Аделаида. Как известный мыс и соответствующая звезда.

— И внезапно в трубке завыло: «Аделаида, Аделаида»…

— Да, да. Именно так. Очень хороший стих.

— Он что, ваш?

— Бродский-то? Нет, ваш. Просто ему однажды по ошибке позвонили. Ошиблись номером. С тех пор он все думал, что Бог с ним разговаривает, а Бог понял, что его плохо слышно, и стал звонить по другим телефонам.

— А дитя? Дитя какого пола?

— Дитя еще не имеет пола, оно ребенок. Его зовут… сложный звук, такой лепечущий. Его очень трудно повторить в земных условиях.

— А у вас?

— У нас запросто, у нас тяготение меньше. Я тут знаешь, в первые дни как мучился? По-вашему это будет примерно… — Он приподнялся в кровати, вытянул шею и напрягся. — Ты-лын-гун, вот так примерно. Даже ты-гын-гун. Но это и у нас трудно произносится. Ему редко молятся поэтому. Да он, собственно, и не делает ничего. Это третья ипостась, она, как ребенок, все понимает, но ничего не может объяснить. Только плачет.

— Почему плачет?

— Ну, людей жалко… вообще всех жалко… Почему ребенок все время плачет?

— Есть хочет.

— Неправда, он иногда поест и все равно плачет. Ты же знаешь.

— Подуша в первый год вообще не плакала. Все умилялись, какой спокойный ребенок.

— Нет, просто очень деликатный. Наверняка она все понимала, но считала неприличным привлекать к себе внимание.

— Игорь, ты лынгун.

— В смысле?

— В смысле врешь все. Ты это сейчас импровизируешь или давно сочинил?

— Дура ты, Катя, и всегда будешь дура. Я тебя, как слетаем туда в отпуск, в храм свожу.

— А что, на всех троих один храм? На Кракатука, Аделаиду и Тыгынгуна?

— Да, они же в одном доме живут. В храме очень красиво, есть кухня, ванная, все как у людей… Большая комната… В центре колыбелька висит, в колыбельку можно записочку положить.

— И что, исполняется?

— Когда как. Он же читать не умеет. Лучше Аделаиду просить.

— Исполняется?

— Чаще нет… но просто становится ясно, что и не надо было.

— Интересно, ты обо мне просил?

— Зачем? Я же знал, что ты будешь. У меня все с детства так складывалось, чтобы тебя встретить. Много было всяких знаков, предвестий…

— Типа?

— Не скажу. Вы будете смеяться. Вы всегда смеетесь, у вас ничего святого.

— Игорь! Вот тебе крест!

— Ну, мелкие какие-то предвестия. Боги же тонко работают, не грубо… Например, идешь по улице, размышляешь о будущем — и вдруг вопль: «Ка-а-атька!».

— Почему?

— А это у нас так называется блюдо такое, вроде фруктового коктейля. «Ка-а-атька!». Ну, подойдешь, купишь, а потом подумаешь: не случайно все это, не случайно…

— Но ведь это и все остальные слышат! Если у вас так называется коктейль!

— Все слышат, да. Но о будущем в этот момент размышляю я один.

«Бля-а-ди!» — заорали внизу. — «Ка-азлы!».

Катька расхохоталась.

— Ты представляешь, — выговорила она сквозь смех, — ты представляешь, если кто в этот момент размышлял о будущем?

— А что, — сказал он, почесывая нос, как обычно делал в задумчивости. — Очень похоже на правду.

…Теперь она не убегала от него вот так, сразу: надо было как следует попрощаться, чтобы не рвать по живому. Они никогда не пили перед близостью, но после нее, перед расставанием, — почти всегда. Рядом с его домом была забегаловка без названия, вечно пустое кафе с поразительной дешевизной: меню всегда было одинаковое — рассольник, котлеты, омлет с горошком, две водки на выбор — «Флагман» и «Гжелка», — еще какая-то бормотуха и непременный «напиток», розовый, блеклый и на цвет, и на вкус. Они стояли там по полчаса, — денег на китайские рестораны уже не хватало, да и ни к чему было их тратить на китайские рестораны.

— Знаешь, почему тут такой тусклый свет? — спросил он однажды.

— Маскировка?

— Нет. Просто все эти люди — кассирша, бомж с бомжихой вон в углу, повариха тоже, — выловлены из Свибловских прудов, что на улице Нансена.